Неточные совпадения
О! я шутить
не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я
не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я
везде,
везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть
не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут
везде вперед: «Лошадей!» И там на станциях никому
не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус
не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
— Надо орудовать, — отвечал помощник градоначальника, — вот что!
не пустить ли, сударь, в народе слух, что оная шельма Анелька заместо храмов божиих костелы
везде ставить велела?
Предместник его, капитан Негодяев, хотя и
не обладал так называемым"сущим"злонравием, но считал себя человеком убеждения (летописец
везде вместо слова"убеждения"ставит слово"норов") и в этом качестве постоянно испытывал, достаточно ли глуповцы тверды в бедствиях.
Пошли в обход, но здесь наткнулись на болото, которого никто
не подозревал. Посмотрел Бородавкин на геометрический план выгона —
везде все пашня, да по мокрому месту покос, да кустарнику мелкого часть, да камню часть, а болота нет, да и полно.
Изобразив изложенное выше, я чувствую, что исполнил свой долг добросовестно. Элементы градоначальнического естества столь многочисленны, что, конечно, одному человеку обнять их невозможно. Поэтому и я
не хвалюсь, что все обнял и изъяснил. Но пускай одни трактуют о градоначальнической строгости, другие — о градоначальническом единомыслии, третьи — о градоначальническом везде-первоприсутствии; я же, рассказав, что знаю о градоначальнической благовидности, утешаю себя тем...
Скорым шагом удалялся он прочь от города, а за ним, понурив головы и едва поспевая, следовали обыватели. Наконец к вечеру он пришел. Перед глазами его расстилалась совершенно ровная низина, на поверхности которой
не замечалось ни одного бугорка, ни одной впадины. Куда ни обрати взоры —
везде гладь,
везде ровная скатерть, по которой можно шагать до бесконечности. Это был тоже бред, но бред точь-в-точь совпадавший с тем бредом, который гнездился в его голове…
И ему представлялся целый ряд этих сочных, сильных,
не сомневающихся людей, которые невольно всегда и
везде обращали на себя его любопытное внимание.
Тяга была прекрасная. Степан Аркадьич убил еще две штуки и Левин двух, из которых одного
не нашел. Стало темнеть. Ясная, серебряная Венера низко на западе уже сияла из-за березок своим нежным блеском, и высоко на востоке уже переливался своими красными огнями мрачный Арктурус. Над головой у себя Левин ловил и терял звезды Медведицы. Вальдшнепы уже перестали летать; но Левин решил подождать еще, пока видная ему ниже сучка березы Венера перейдет выше его и когда ясны будут
везде звезды Медведицы.
Гостиница эта уже пришла в это состояние; и солдат в грязном мундире, курящий папироску у входа, долженствовавший изображать швейцара, и чугунная, сквозная, мрачная и неприятная лестница, и развязный половой в грязном фраке, и общая зала с пыльным восковым букетом цветов, украшающим стол, и грязь, пыль и неряшество
везде, и вместе какая-то новая современно железнодорожная самодовольная озабоченность этой гостиницы — произвели на Левиных после их молодой жизни самое тяжелое чувство, в особенности тем, что фальшивое впечатление, производимое гостиницей, никак
не мирилось с тем, что ожидало их.
— Ах, графиня, непременно свезите, ради Бога, свезите меня к ним! Я никогда ничего
не видал необыкновенного, хотя
везде отыскиваю, — улыбаясь сказал Вронский.
С тем тактом, которого так много было у обоих, они за границей, избегая русских дам, никогда
не ставили себя в фальшивое положение и
везде встречали людей, которые притворялись, что вполне понимали их взаимное положение гораздо лучше, чем они сами понимали его.
Хоры были полны нарядных дам, перегибавшихся через перила и старавшихся
не проронить ни одного слова из того, что говорилось внизу. Около дам сидели и стояли элегантные адвокаты, учителя гимназии в очках и офицеры.
Везде говорилось о выборах и о том, как измучался предводитель и как хороши были прения; в одной группе Левин слышал похвалу своему брату. Одна дама говорила адвокату...
— Да… нет, — говорил Левин, путаясь в словах. — Как же ты
не дал знать прежде, то есть во время еще моей свадьбы? Я наводил справки
везде.
Потом они приняты
везде, и я — она особенно ударила на я — никогда
не была строга и нетерпима.
Сергей Иванович был умен, образован, здоров, деятелен и
не знал, куда употребить всю свою деятельность. Разговоры в гостиных, съездах, собраниях, комитетах,
везде, где можно было говорить, занимали часть его времени; но он, давнишний городской житель,
не позволял себе уходить всему в разговоры, как это делал его неопытный брат, когда бывал в Москве; оставалось еще много досуга и умственных сил.
Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить;
не знаю, достойно порицания или похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие этого ясного здравого смысла, который прощает зло
везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения.
Да скажи, кабы он получше платил за труды, так и Янко бы его
не покинул; а мне
везде дорога, где только ветер дует и море шумит!
Прошла почти неделя, а я еще
не познакомился с Лиговскими. Жду удобного случая. Грушницкий, как тень, следует за княжной
везде; их разговоры бесконечны: когда же он ей наскучит?.. Мать
не обращает на это внимания, потому что он
не жених. Вот логика матерей! Я подметил два, три нежные взгляда, — надо этому положить конец.
За огородами следовали крестьянские избы, которые хотя были выстроены врассыпную и
не заключены в правильные улицы, но, по замечанию, сделанному Чичиковым, показывали довольство обитателей, ибо были поддерживаемы как следует: изветшавший тес на крышах
везде был заменен новым; ворота нигде
не покосились, а в обращенных к нему крестьянских крытых сараях заметил он где стоявшую запасную почти новую телегу, а где и две.
Конечно, нашлись, как и
везде бывает, кое-кто неробкого десятка, которые
не теряли присутствия духа, но их было весьма немного.
Везде поперек каким бы ни было печалям, из которых плетется жизнь наша, весело промчится блистающая радость, как иногда блестящий экипаж с золотой упряжью, картинными конями и сверкающим блеском стекол вдруг неожиданно пронесется мимо какой-нибудь заглохнувшей бедной деревушки,
не видавшей ничего, кроме сельской телеги, и долго мужики стоят, зевая, с открытыми ртами,
не надевая шапок, хотя давно уже унесся и пропал из виду дивный экипаж.
— Да время-то было… Да вот и колесо тоже, Павел Иванович, шину нужно будет совсем перетянуть, потому что теперь дорога ухабиста, шибень [Шибень — выбоины.] такой
везде пошел… Да если позволите доложить: перед у брички совсем расшатался, так что она, может быть, и двух станций
не сделает.
— Лежала на столе четвертка чистой бумаги, — сказал он, — да
не знаю, куда запропастилась: люди у меня такие негодные! — Тут стал он заглядывать и под стол и на стол, шарил
везде и наконец закричал: — Мавра! а Мавра!
Везде, где бы ни было в жизни, среди ли черствых, шероховато-бедных и неопрятно-плеснеющих низменных рядов ее или среди однообразно-хладных и скучно-опрятных сословий высших,
везде хоть раз встретится на пути человеку явленье,
не похожее на все то, что случалось ему видеть дотоле, которое хоть раз пробудит в нем чувство,
не похожее на те, которые суждено ему чувствовать всю жизнь.
Какие бывают эти общие залы — всякий проезжающий знает очень хорошо: те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма и залосненные снизу спинами разных проезжающих, а еще более туземными купеческими, ибо купцы по торговым дням приходили сюда сам-шест и сам-сём испивать свою известную пару чаю; тот же закопченный потолок; та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом, на котором сидела такая же бездна чайных чашек, как птиц на морском берегу; те же картины во всю стену, писанные масляными красками, — словом, все то же, что и
везде; только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда
не видывал.
Еще амуры, черти, змеи
На сцене скачут и шумят;
Еще усталые лакеи
На шубах у подъезда спят;
Еще
не перестали топать,
Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;
Еще снаружи и внутри
Везде блистают фонари;
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони:
А уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он.
Тут был, однако, цвет столицы,
И знать, и моды образцы,
Везде встречаемые лица,
Необходимые глупцы;
Тут были дамы пожилые
В чепцах и в розах, с виду злые;
Тут было несколько девиц,
Не улыбающихся лиц;
Тут был посланник, говоривший
О государственных делах;
Тут был в душистых сединах
Старик, по-старому шутивший:
Отменно тонко и умно,
Что нынче несколько смешно.
Бывало, он еще в постеле:
К нему записочки несут.
Что? Приглашенья? В самом деле,
Три дома на вечер зовут:
Там будет бал, там детский праздник.
Куда ж поскачет мой проказник?
С кого начнет он? Всё равно:
Везде поспеть немудрено.
Покамест в утреннем уборе,
Надев широкий боливар,
Онегин едет на бульвар,
И там гуляет на просторе,
Пока недремлющий брегет
Не прозвонит ему обед.
Почтенный замок был построен,
Как замки строиться должны:
Отменно прочен и спокоен
Во вкусе умной старины.
Везде высокие покои,
В гостиной штофные обои,
Царей портреты на стенах,
И печи в пестрых изразцах.
Всё это ныне обветшало,
Не знаю, право, почему;
Да, впрочем, другу моему
В том нужды было очень мало,
Затем, что он равно зевал
Средь модных и старинных зал.
Ах, он любил, как в наши лета
Уже
не любят; как одна
Безумная душа поэта
Еще любить осуждена:
Всегда,
везде одно мечтанье,
Одно привычное желанье,
Одна привычная печаль.
Ни охлаждающая даль,
Ни долгие лета разлуки,
Ни музам данные часы,
Ни чужеземные красы,
Ни шум веселий, ни науки
Души
не изменили в нем,
Согретой девственным огнем.
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.
Разврат, бывало, хладнокровный
Наукой славился любовной,
Сам о себе
везде трубя
И наслаждаясь
не любя.
Но эта важная забава
Достойна старых обезьян
Хваленых дедовских времян:
Ловласов обветшала слава
Со славой красных каблуков
И величавых париков.
Но изменяет пеной шумной
Оно желудку моему,
И я Бордо благоразумный
Уж нынче предпочел ему.
К Au я больше
не способен;
Au любовнице подобен
Блестящей, ветреной, живой,
И своенравной, и пустой…
Но ты, Бордо, подобен другу,
Который, в горе и в беде,
Товарищ завсегда,
везде,
Готов нам оказать услугу
Иль тихий разделить досуг.
Да здравствует Бордо, наш друг!
Но
не выехали они еще из лесу, а уж неприятельская сила окружила со всех сторон лес, и меж деревьями
везде показались всадники с саблями и копьями.
«Куски рваной холстины ни в каком случае
не возбудят подозрения; кажется, так, кажется, так!» — повторял он, стоя среди комнаты, и с напряженным до боли вниманием стал опять высматривать кругом, на полу и
везде,
не забыл ли еще чего-нибудь?
Ему даже отойти от них
не хотелось, но он поднялся по лестнице и вошел в большую, высокую залу, и опять и тут
везде, у окон, около растворенных дверей на террасу, на самой террасе,
везде были цветы.
Не думай, что
везде по-нашему хоромы...
Везде за Мишей он, без Мишеньки тошнится,
И Мишенькой
не может нахвалиться.
Везде вам будет счастье то ж:
Не будете, друзья, нигде,
не быв полезны,
Вы ни почтенны, ни любезны,
А рады пауки лишь будут вам
И там».
Куда людей на свете много есть,
Которые
везде хотят себя приплесть
И любят хлопотать, где их совсем
не просят.
Паратов (Карандышеву). Пригласите и его обедать. Мы с ним
везде вместе, я без него
не могу.
Робинзон. Какой народ! Удивляюсь.
Везде поспеют; где только можно взять, все уж взято, непочатых мест нет. Ну,
не надо,
не нуждаюсь я в нем. Ты ему
не говори ничего, а то он подумает, что и я хочу обмануть; а я горд.
— Ничего! поправимся. Одно скучно — мать у меня такая сердобольная: коли брюха
не отрастил да
не ешь десять раз в день, она и убивается. Ну, отец ничего, тот сам был
везде, и в сите и в решете. Нет, нельзя курить, — прибавил он и швырнул сигарку в пыль дороги.
— Ну — а что же? Восьмой час… Кучер говорит: на Страстной телеграфные столбы спилили, проволока
везде, нельзя ездить будто. — Он тряхнул головой. — Горох в башке! — Прокашлялся и продолжал более чистым голосом. — А впрочем, — хи-хи! Это Дуняша научила меня — «хи-хи»; научила, а сама уж
не говорит. — Взял со стола цепочку с образком, взвесил ее на ладони и сказал,
не удивляясь: — А я думал — она с филологом спала. Ну, одевайся! Там — кофе.
— О, благодарю! Но предпочел бы, чтоб в его услугах нуждались вы. Здесь есть наш консул? Вы
не знаете? Но вы, надеюсь, знаете, что
везде есть англичане. Я хочу, чтоб позвали англичанина. Я тут
не уйду.
— Люди там
не лучше,
не умнее, чем
везде, — продолжал он. — Редко встретишь человека, для которого основным вопросом бытия являются любовь, смерть…
— Что ты мне все указываешь, чье то, чье это? Я
везде беру все, что мне нравится. Суворин —
не дурак. Для кого люди философствуют? Для мужика, что ли? Для меня!
—
Везде ли? И, кажется,
не секут, а бьют линейкой по рукам.
запел он и, сунув палку под мышку, потряс свободной рукой ствол молодой сосны. — Костерчик разведи, только — чтобы огонь
не убежал. Погорит сушняк — пепел будет, дунет ветер — нету пеплу! Все — дух.
Везде. Ходи в духе…
— Люблю есть, — говорила она с набитым ртом. — Французы
не едят, они — фокусничают. У них
везде фокусы: в костюмах, стихах, в любви.